КАК ВЫБИРАЛИ АКАДЕМИКОВ И КАК ИХ ЛИКВИДИРОВАЛИ

Академик В.И. Арнольд

В книге президента 1912 г. Института Франции Ф.Массона "Academic Francaise, 1629-1793" (Paris: Libraire P. Ollendorf, 1912) я прочитал ряд документов, свидетельствующих о том, как проходили выборы во Французскую академию (которая отвечает и поныне за состояние и развитие французского языка и его орфографии, не входя в Академию наук).

В отчете академии написано, что примерно с 1675 г. распространился обычай: перед выборами кандидаты наносили визиты выбирающим. Попытками подменить деловые соображения иными многие стали так недовольны, что академия приняла специальное постановление "против кланов и кумовства" (говорили даже о "шайках"). Но поскольку именно визиты не были тогда названы явно, можно было еще сомневаться, о них ли речь, поэтому спустя двадцатилетие было принято новое постановление, где все сказано прямо. А именно, 5 апреля 1701 г. академия после длительного обсуждения приняла с общего согласия следующее решение:

"Отныне обращения претендентов с призывами голосовать за них (которые стали обычными и которые только отвращают от Академии лучшие силы) более не должны терпеться.

Все члены Академии должны обязаться своей честью никогда не внимать ни этим просьбам, ни какому бы то ни было другому способу давления или попрошайничества.

Каждый из них должен публично объявлять о любых таких попытках, добавляя притом, что кандидату они могут только вредить".

В мае 1749 г. герцог Бель Иль обратился, будучи кандидатом на выборах, к академии за разрешением не наносить лично визиты, а "ограничиться тем, чтобы послать нанести их своего кучера". Академики воспротивились, постановили, чтобы Маршал Бель Иль нанес визиты лично, что он и выполнил (вследствие чего и был выбран).

Наконец, 2 марта 1752 г. было принято академией единогласное решение: "Кандидаты в Академию отныне не обязаны наносить какие бы то ни было визиты, даже Президенту, Секретарям и членам Президиума Академии". Это решение запрещало ссылаться на ненанесение визита как на мотив для голосования против кандидата.

Обычай наносить визиты с уговорами голосовать за себя, рассказывал мне Ж.-Л. Лионc, неискореним не только во Французской академии, членом которой был, например, А. Пуанкаре, но и в Академии наук (куда Пуанкаре был избран в качестве астронома, так как математики не хотели простить ему "сходство треугольников с окружностями на его чертежах", вследствие чего ему и пришлось создать топологию, где окружности и треугольники эквивалентны). И вот Лионсу, при нанесении им визитов, академики возражали: "Огромный у вас недостаток: ведь вам далеко еще до 60 лет".

Великий французский физик Ф. Араго (в 18 лет был пленником у пиратов, выкуплен затем в Африке богатым англичанином, а после работал с О. Френелем и А. Ампером над электромагнитной теорией) рассказывает в книге воспоминаний о своем предвыборном визите П. Лапласу. "Мой милый, не доверите ли вы мне ключи от сахарницы, чтобы напоить гостя чаем," — сказала Лапласу во время этого визита жена.

Мои французские друзья объяснили мне, что сахарниц без замков и ключей в те времена не было, так что дело не в скупости Лапласа (тоже имевшей место), а в охране драгоценного тогда сахара от внимания слуг. Ученик Лапласа, Наполеон, за скупость снял своего учителя с поста министра внутренних дел, которым назначил его прежде, заявив, что "Лаплас пытался вносить в администрирование дух бесконечно-малых". По словам моих французских друзей, Лаплас требовал, чтобы счета финансовых отчетов подчиненных ему бюрократов сходились до копейки, отчего хозяйство Франции и приходило в упадок. Они утверждают даже, будто в Германии до сих пор администрация в западных областях эффективнее, чем в восточных (начиная чуть ли не с Рейна). В побывавших под властью Наполеона западных областях до сих пор сохранились традиции взяточничества, служащие отличной смазкой бюрократическому механизму, в то время как восточнее сильнее влияние прусских традиций, в соответствии с которыми взяточники нещадно карались (со времен Фридриха Великого).

Однако все, связанное с Наполеоном, относится ко времени, когда академия как королевское учреждение была уничтожена (возрождение академии, под видом "департаментов Института", произошло позже, тоже под влиянием Наполеона, более заботившегося, впрочем, о нужных для военного дела науках, вроде математики, чем об орфографии). Об уничтожении академии и академиков Ф. Массон пишет в своей книге менее подробно, чем о нанесении визитов кучерами кандидатов, но все же некоторые приведенные им случаи вызывают глубокое потрясение.

Академик Ж. Кондорсе, публично возражавший против казни Луи Капета (то есть Людовика XVI) за его побег из Парижа, погиб. Возражал он так: "Гильотинирование будет слишком легким наказанием, а нужно послать его на пожизненную каторгу, приковав к ноге ядро". Почувствовав вскоре после казни короля охоту и за собой, Кондорсе тоже решил сбежать из Парижа, но к вечеру добрался только до Колмара (соответствующего в географии Москвы - Ясеневу), где и заночевал. Наутро хозяин спросил его, из скольких яиц сделать ему на завтрак омлет. Аристократ Кондорсе, поставленный этим вопросом в тупик, наобум ответил "из двенадцати", и был поэтому схвачен, как скрывающийся дворянин, а вскоре отравился, чтобы избежать публичной казни.

Трагичнее судьба академика Мальзерба (имя которого носит теперь большой бульвар в Париже с замечательным памятником А. Дюма-отцу, основу которого составляет не Дюма с его негритянскими чертами лица, а легко узнаваемые Д'Артаньян с Портосом и с графом Монте-Кристо). Мальзерб был защитником короля на его судебном процессе. Но казнить за это было нельзя, так что ему приписали шпионаж в пользу Англии. Дело в том, что дочь Мальзерба, испугавшись революционного террора, бежала в Англию, и он писал ей туда, уговаривая дочь вернуться, "так как террор уже миновал, перестройка закончена".

Дочь вернулась, и тогда гильотинировали всю семью: сначала на глазах у матери и деда малолетнюю дочку, внучку Мальзерба. Присутствие при этой казни входило в приговор в качестве дополнительной пытки. Затем казнили на той же гильотине дочь Мальзерба, на глазах у ее отца, а уж только потом — его самого. Таким образом революционное правительство убедило Мальзерба, что его оптимистическое мнение о Франции, изложенное в письмах к дочери, было ошибочным, а истина — гораздо неприятнее. Талейран сказал позже, что "есть оружие пострашней клеветы: это правда".

Автор признателен Ю.С. Осипову, по инициативе которого написана настоящая статья.

Опубликовано в журнале «ВЕСТНИК РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК» том 74, N 7, с. 670-672 (2004)